"Фьюжн" и "джаз-рок" - довольно обидное ругательство по нынешним временам. Но если есть одна пластинка, которая однозначно относится к этим жанрам и которую однозначно нужно слушать, то это  Hot Rats. Распустив безумное сатирически-джазово-рок-н-ролльное кабаре "mothers of invention", Заппа сохранил его придурковатый дух, но, впервые в своей длинной карьере, полностью сфокусировался на музыке.

Здесь он в лучшей своей форме как гитарист, аранжировщик и продюсер. Во второй главной роли - человек-духовая секция, единственный здесь здесь соратник Заппы по "матерям" мультиинструменталист Иэн Андервуд. Ему принадлежат  все партии дудок - доходит до восьми на номер. Благо позволяла прогрессивная по тем временам, и вдобавок кастомизированная, 16-канальная аппаратура. Кроме того, здесь сразу три скрипача - великий Жан-Люк Понти,  Дон "сахарный тростник" Харрис, работавший с Джоном Майаллом, Джоном Ли Хукером и Литтл Ричардом; также берет в руки скрипку барабанщик Пол Хамфри.

Из шести треков единственная полноценная песня - незабываемый выход Капитана Бифхарта, великого и ужасного, в роли сутенера Вилли - одна из ста лучших ггитарных песен ever по версии Rolling Stone. Все остальное - большей частью длинные, но тщательно придуманные джемы. Ни эзотерического занудства, ни зауми ради зауми, ни бесконечного соло-поливалова, ни любования собственным мастерством (которого, впрочем, в избытке) - все, за что мы ненавидим фьюжн и джаз-рок, к этой пластинке не относится. С первой секунды, с мандолинного звона гитары в Peaches en regalia, эта музыка несет чистое веселье. Ее не назовешь танцевальной, но сидеть не шевелясь довольно затруднительно. Самый удачный номер - одновременно самый длинный, 17-минутный джем под названием Gumbo variations. По характеру он меньше всего напоминает современный ему джаз-рок и больше всего - "Intro and the outro" комедийного оркестра Bonzo Dog Band. Одно вступление, возможно, стоит всех остальных, часто довольно сомнительных, трудов Френка Заппы. Когда на фоне аккуратного бубна и аккуратной бас-гитары въезжают в унисон гитары и саксофоны, это счастье.

 

 

 

 

 

 

 

Something else by the Kinks - название кокетливое, но вполне отражающее суть: этот альбом не претендовал на новое слово или концептуальный опус магнум, как вышедший в том же году "клуб одиноких сердец сержанта Пеппера", он был просто очередным сборником песен братьев Рея и Дейва Дэвисов. Просто так вышло, что именно в 67м году звезды сошлись, Рей Дэвис окончательно вышел из депрессии, расстался с менеджером-американцем (своей трагической борьбе с музыкальной индустрией он позже посвятит целый альбом) и оказался главным после Леннона и Маккартни песенником Англии, а значит, и всего тогдашнего мира.

По сравнению (неизбежному) с Битлами, Кинкс звучали одновременно вычурнее (kink можно первести как "придурь"), и злее, отчего, видимо, и оставались в тени. Ноги у Кинкс растут одновременно из ритм-энд-блюза и английской оперетты, мьюзик-холла, Гилберта и Салливана, из музыкальной сатиры - см.  летку-еньку Harry Rag и Death of a Сlown - к слову, первую самостоятельную вещь младшего Дэвиса. Лучшие песни Кинкс - истории простых английских бездельников, с частыми отсылками к местной географии. В этом смысле Дэвис - непосредственный отец группы Blur (parklife - очевидный ему оммаж) и бритпопа вообще.  

Закрывающая альбом Waterloo Sunset - одна из самых красивых песен ever. Это касается не только мелодии, но и текста, простого, но с пронзительным драматическим контрапунктом: неназванный рассказчик (по одной из версий, это 13-летний Рей Дэвис, который лежит в больнице и медсестры выкатывают его вечером на балкон) боится людей и не вылезает из своей комнаты, любуясь закатом над станцией Ватерлоо, в то время как Терри и Джули - они просто встречаются и сбегают от толкотни и суеты туда же, в закат. Здесь в лучшей форме и Дейв Дэвис, который чуть ли не все время записи потратил на поиск особенного, незабываемого  гитарного звука - и нашел его.

В переиздании 2004 года к Something Else приросли еще три выдающиеся песни, выходившие тогда же на синглах - суперклейкая Autumn Almanac, Wonderboy и Susannah's still alive  - беспросветная и разухабистая, как умеют только kinks, песня о пьющей вдове. Итого: Something Else - совершенно упоительный сборник классических английских песен, на котором для полного счастья не хватает разве что Sunny Afternoon, вышедшей годом раньше.

 

 

Нью-вейв, вышедший из панка, для последнего ненавистнее распоследней эстрады, и Police были настоящие ренегаты. Название альбома по-французски! Пергидроль! Хуже всего то, что они умели играть: все джазовой выучки и поднаторели как сессионные музыканты. Но с первых ударов барабана ясно, что ноги этой этой музыки растут все-таки из панка с его дикой энергией. В первую очередь из вышедшего всего за полгода до outlandos d’amour первого альбома Clash, которые тоже мешали панк и регги. Но тут сдвиг на вторую долю - только начало, а дальше такие полиритмы, что начинающие музыканты до сих пор ломают зубы. Это одна из лучших ритм-секций всех времен: барабанщик Стюарт Коупленд и басист Гордон Саммер, более известный как Стинг, но пока что поющий фальцетом. Он же автор всех до одной песен.

Восхождение Стинга к высотам сочинительского мастерства (и нудятины) только начинается, здесь половина пластинки состоит из по сто раз повторенных припевов. Лирический герой альбома - натуральный лузер: он угрожает женщине, оставившей его, суицидом (Can't stand losing you), умоляет проститутку (Roxanne) не ходить на работу (заведомо без шансов), отчитывает неправильных звезд (peanuts), что-то ноет про свое поколение (born in the 50s), а счастье находит только с резиновой бабой (Sally), после чего вовсе забывает английский язык (masoko tanga). При этом альбома веселее еще поискать. И вообще дело не в герое, а в героине. Roxanne, женщина в красном, ради которой Стинг выворачивает наизнанку голосовые связки , стоит рядом с самыми незабывамыми женщинами-песнями - Michelle, Angie, Lucille, это главное сокровище альбома и всей дискографии Police.

Outlandos d’amour - музыка наглая, искренняя и пружинистая, под стать той самой Салли. Следующие альбомы, как водится, сделаны половчее, но большой вопрос, идет ли им взросление.

 

 

 

 

 

 

 

К 74му году Slade прошли длинный путь от бритых голов и подтяжек до блесток и бигуди. Руководил ими продюсер Чез Чендлер, первооткрыватель самого Джими Хендрикса и по совместительству басист Animals. Номинально Slade присоединились к глэм-року, но в душе остались теми же скинхедами. Главное осталось при них: намертво застревающие в голове кричалки, в которых хватило электричества вдохновить как волосатый металл 80-х, так и Sex Pistols сотоварищи.

Slade in Flame - саундтрек к одноименному кинофильму (название расшифровывается как  “ВИА Слейд в фильме “ВИА Пламя”), который должен был утвердить их в ряду главных групп десятилетия. Выбирать лучший альбом Slade - неблагодарное занятие, лучше всего подойдет любой the best of. Slade  хитмейкеры в первую очередь, концептуальность - не про них, лишь бы Нодди Холдер, человек с голосом бензопилы, был в ударе. Причин считать именно “in Flame” лучшим альбомом Slade две: Far Far away и How Does it Feel. Последнюю (она же первая на альбоме) Ноэл Галлахер из Оазис некогда назвал одной из лучших песен за всю историю поп-музыки, а Far Far Away Far Far Away лучшей своей песней считал сам Нодди Холдер. Она написана во время американских гастролей и должна бы рассказывать о ностальгии по дому, но превращается в песню о человеке на вершине мира. “Моя голова в облаках, мои ноги внизу в толпе”.  Через сорок без года лет выдержки она звучит как настоящий гимн, слушать ее нужно стоя, с зажигалкой в поднятой руке, набирая воздух перед припевом.  Именно Far Far away осталась лицом Slade, именно ее они (правда, уже без Нодди Холдера) до сих пор играют на стадионах по десять раз на бис.

На альбоме есть и традиционный Slade в своем бешеном репертуаре - Them kinda monkeys can’t swing мертвого поднимет на ноги, но в целом это самый спокойный и вдумчивый альбом Slade. Холдер здесь местами звучит почти по-человечески, появляются совершенно несвойственные флейта, скрипка и хор, дудок и фортепьяно заметно больше обычного. Slade in Flame звучит как утяжеленные Kinks, и по-видимому, слишком интеллигентно для своей обычной аудитории, которая, увы, альбома не оценила. Ни одна из песен на альбоме не попала даже в первую десятку английских чартов, а до Америки не добралась вовсе. С этого момента популярность Slade покатилась под гору. Рок-н-роллить они не разучились, но сцену пришлось уступить людям, одетым еще глупее.

 

 

 

В этом году 20 лет “Птице”.

Альбом был сделан между двумя попытками государственного переворота в России, и в самой группе дела шли не слишком гладко, после Птицы она чуть было не развалилась совсем. Но для большого искусства комфортные времена - плохая почва.

В первую очередь Птица удивительна редкой для русского пост-панка, да и не только русского, музыкальной изобретательностью   Аукцыон здесь окончательно ушел от панк-балагана (и лично великого панка Гаркуши) в собственно музыку. Возможно, из-за этого Федоров не любит Птицу, предпочитая ей “Чайник Вина” и “Бодун” - каждый на свой лад более грубый и спонтанный. Но в искренности у питерского рок-клуба и так не было недостатка, а вот другой такой ритм-секцией (барабанщик Борис Шавейников, перкуссионист Павел Литвинов и басист Виктор Бондарик) похвастаться некому. И как бы ни были хороши здесь песни, яркие ритмические ходы составляют половину их обаяния. Мясом на этом скелете - гитарная работа Дмитрия Матковского и мощнейший бас-саксофон Николая Рубанова, плюс валторнист Шилклопер и суровая духовая секция на закрывающей альбом “спи солдат”.

Птица - сборник песен, который общие мотивы связывают в единое целое, почти сюиту, но каждую по отдельности невозможно выбросить из головы, если вдруг вспомнишь.

Тексты клавишника Озерского, цепкие, пронзительные и страшные за двадцать лет накрепко въелись в память, начиная с - “Я сам себе и небо и луна” - лучшей здесь вещи “Дорога”. Удивительно, что Озерский как поэт практически не встречается в отрыве от АукцЫона. Больше того, он пишет уже поверх сочиненной Федоровым музыки, которая, кажется, не может сопровождаться никакими другими словами и образами. Леонид Федоров здесь режиссер и лирический герой одновременно, более трезвый, чем на предыдущих пластинках Аукцыона и при этом более романтичный, а в чем-то более свободный, чем все его современники. Этим двоим удалось сформулировать что-то тонкое и важное, про нас языком даже не иносказаний, а чистых эмоций. И через двадцать лет эти песни стали только звонче.

 

В этом году 20 лет Русскому альбому,

К началу 90х БГ, уже не рокер, но еще не патриарх, был в лучшей своей форме и, видимо, вполне осознавал свою историческую миссию. Большие перемены в государстве требовали нового национального самоосознания. БГ всегда был важным проводником западной музыкальной культуры, но здесь он впервые уверенно отодвигает в сторону "мумии всех его близких друзей" - Дилана, Боуи, Болана и далее по списку. В самом названии альбома - ни много ни мало заявка на оформление того, чем могла бы быть русская музыкальная культура в новом времени. Шаг от Русского Рока назад к Александру Вертинскому и вбок - к западному темному Фолку а la Current 93, только без истерики.

На половине песен БГ по обыкновению городит темный лес из метафор, зато рок-н-ролльная молитва "Никита Рязанский" с яростным чёсом на акустике имени Александра Башлачева - возможно, самая внятная вещь у БГ вообще. К слову, Башлачева БГ называет крестным отцом альбома - и правда, без него разговор о русской песне не имеет смысла. "Никита Рязанский" и вторая (а то первая) лучшая вещь на альбоме, "Бурлак", открывают галерею новых православно-романтических русских народных героев, где позже появятся Дубровский и Человек из Кемерово - на смену совковым Иванову и старику Козлодоеву, а также мистическим Сергею Ильичу и Ивану Бодхидхарме.

Жаль, нового поколения музыкантов, которые смотрят не с изумлением на запад и не с восторгом на Восток, а прямо себе под ноги, Русский Альбом не породил.  Возможно, сейчас самое время переслушать.

 

 

Диск “Песня о безответной любви к родине” - чемпион по количеству хитов на единицу площади. Тут почти все, что можно вспомнить у Ноля, и точно все, что вспомнит человек, слышавший его только по радио - а половина этих песен до сих пор в эфире. Не-хит здесь только один: короткая заглавная вещь, поскольку инструментал. Все песни со словами вошли в поговорку (тут должен быть особый термин для поговорок, которые поются): “собирайтесь в круг как бы мальчики”, Ехали по улицам трамваи, ехали куда-то умирать, “просто я живу на улице Лееенина, и меня зарубает время от вре-ме-ни”, “жил был Цикорий, маленький Цикорий, но он сошел с ума”, “Иду, та-та-ра-там-там, пам-пам-Курю, та-та-ра-та-там, пам-пам-пам”, “эх грибочки-елочки, шишечки-иголочки”, “кто сказал что я тормоз? кто сказал что я тормоз?”, “человеку бедному мозг больной свело”, плюс примкнувшие к ним в переизданиях  “Доктор Хайдер снова начал есть,  и Я-эЛ-Ю-Бэ-эЛ-Ю-Тэ-Е-Бэ-Я, конечно. Это не просто хиты. Это народные песни.  

Сценический образ у франтмена под стать: ухарь-гармонист, Иван-дурак и Левша одновременно, плюс  все положенные рок-звезде пироги, начиненными упомянутыми выше веществами. Чистяков - это наш Джими Хендрикс (который тоже, по большому счету, играл одни народные песни), только повеселей. Он настоящий виртуоз своего инструмента, мастер, какими бывают только музыканты-народники, в любом состоянии способные без запинки сыграть все, что угодно - что Баха, что Бернеса, что ламбаду (чем, собственно, Чистяков и занят последние лет десять).

Звук Ноля замечателен еще и тем, что здесь нет барабанов. Ритм держит гитара Георгия Старикова и балалайка Алексея Николаева. Барабаны есть только в одной, самой панковской вещи "ты - тормоз", и работает на них тот же Николаев. Местами слышно перкуссию Павла Литвинова из Аукцыона. Это музыка, хотя громкая и жесткая, все же прозрачная, легкая, по-настоящему танцевальная.

Первые диски Ноля, может, и лучше передают, как нелегко было стоять на месте на их концертах в начале 90х, но “Безответная” - самый сделанный альбом Ноля. Таинственным образом он весь пропитан цайтгайстом, но при этом за 20 с лишним лет не постарел вообще. Этот диск - хороший способ объяснить иностранцу, что мы за люди. Впрочем, и русскому тоже.

 

 

«Русский Альбом» вышел в 1991м, его ровесники сегодня - уже довольно взрослые люди, и Жанна Агузарова известна им в первую очередь марсианским происхождением и диким визажем. Как-то забылось, что это едва ли не главная русская певица двадцатого века. Агузарова обозначает претензию на этот статус уже самим названием альбома, он русский не в честь возникающих тут народных плясовых мотивов, реверансов Есенину и цитат из Введенского. Скорее наоборот - вот такой должна быть русская музыка. Здесь нет хавтановского ностальгического флера, это поп поядреней иного панка, пронзительный, как сигнал к побудке и издевательский даже в самых пафосных местах («Свободная Земля», «звезда» и «Орел») - где это всего нужнее. Ближайший родственник «русского альбома» - безумный французский нью-вейв Les Rita Mitsuoko, хотя приходят на ум  и Blondie, и Eurythmics и многое другое.

Здесь многовато синтезатора, местами довольно наивного, но альбом совершенно не состарился. Дело не в моде на девяностые - он правда нечеловечески хорош. От Аллы Пугачевой, ближайшего своего конкурента, Агузарова отстает разве что по количеству записанного; зато по количеству хитов собственного авторства она впереди на корпус. И все ее главные песни, сочиненные после ухода из «Браво» - здесь, начиная с открывающей альбом «мне хорошо рядом с тобой». Главная удача - фантастическая «зимушка», насыщенная очень своеобразной агузаровской эротикой, но, скажем, «Марина» нисколько ей не уступает.

1991й год был золотым для умной русскоязычной женской музыки, тогда же вышел первый и возможно, лучший альбом «Колибри», «манера поведения». Увы, сразу после выхода «русского Альбома» Жанна Агузарова уехала в Штаты, где развлекала публику в ресторане и водила лимузин; если бы не совместная работа с Василием Шумовым («Ninety Nineties»), следующие пять лет можно было бы считать в смысле музыки потерянными.  По возвращению в Россию она продолжила выступать и записываться, но все остальные ее релизы - большей частью сборники ремиксов и перепевок. Певица и шоувуман Агузарова все еще с нами, песенник Агузарова, увы, осталась в 1991.

 

 

В 1995 британская певица Полли Джин Харви, до того записавшая два самых злых и отчаянных альбома в истории женского панка («Dry» (1992)  и «Rid Of Me» (1993)), купила себе домик в английской деревенской глуши, поближе от мамы с папой, где и заперлась наедине со своими тараканами. Спустя год на свет появился  “to bring you my love” - один из 500 лучших альбомов всех времен по версии Rolling Stone, новый стандарт искренности и эмоциональной силы для женского блюз-рока.

Воссоединившись с Джоном Перишем, лидером “Автоматического Дламини”, первой группы, в которой она играла с 88го,  продюсером U2 Полом Макгинессом и звукоинжненером по имени Flood (в переводе “потоп” - вода тут вообще играет важную роль) Харви выстроила совершенно новый для себя звук. Кроме прифузованой гитары  первых дисков, на переднем плане вибрафон, колокола, скрипичное трио и замогильный электроорган. За последний отвечает Мик Харви (однофамилец), клавишник, игравший на тот момент во всех группах Ника Кейва. Басовые линии тут как ленточные черви - проедают насквозь и застревают внутри навсегда. Неоднократные реверансы в сторону великого психа Капитана Бифхарта не мешают этим песням  («Down By The Water», «C’mon Billy», «Send His Love To Me») быть стопроцентными радиохитами и органично выглядеть в саундтреках фильмов про Бэтмена.

Но все это богатство только обрамляет новый шикарный образ и новую лирическую героиню.  Вместо сального каре у нее теперь завивка и шиньоны, алые губы и ногти, накладные ресницы длиной с зубочистку, в буклете вместо зернистого черно-белого фото - атлас и бархат. Гадкий хищный утенок, носатая панкушка-нимфоманка внезапно обернулась таким вампом, что кажется, и правда отдалась дьяволу, как сообщается в заглавной песне. Он же, видимо, вскорости привел ее в руки Ника Кейва, тоже большого и тоже приезжего приезжего специалиста по инфернальной американской готике - но это уже другая история.